О том, что война — это не только лишь прекрасные герои на фоне пламенеющего горизонта, широкий читатель вызнал в конце 1950-х — начале 1960-х годов, когда сделалось вероятным публиковать произведения, которые позднее назовут «лейтенантской прозой». Виктор Некрасов, Григорий Бакланов, Юрий Бондарев, Василь Быков, Борис Васильев и остальные создатели поведали правду про жизнь в окопах, проявили оборотную сторону героизма. О этом же свидетельствуют дневники военного времени, которые добрались до читателя еще позднее. Почти во всем поэтому, что ведение дневника на фронте было строго запрещено и в случае обнаружения угрожало создателю маршевой ротой, штрафбатом либо даже расстрелом. Но смельчаки все таки находились. Один из их — Василий Степанович Цымбал (1906 — 1980). Он вел войну рядовым с 1942 года до конца войны — поначалу в истребительном батальоне, позже в партизанском отряде, потом в кавалерийском дивизионе и, в конце концов, связистом на Ленинградском фронте. Его полк дошел до Кенигсберга, опосля что был передислоцирован на Далекий Восток, где участвовал в войне с Японией. Он заносил туда наблюдения над происходящим, тексты приобретенных и отправленных писем, стихи, фото фронтовых друзей. «Фронтовой ежедневник» вышел в издательстве «Новое литературное обозрение». С разрешения издательства «Лента.ру» публикует фрагмент текста.
18 августа 1942 года
Болею. У меня плеврит, невралгия, болят почки. Все это от простуды. Вчера ночь (то есть темное время суток) пришлось провести под дождиком. Деньком чувствую себя ничего, ночкой мучаюсь. Больно так, что не могу перевернуться с боку на бок.
Крайнее время весьма нередко, практически раз в день вижу во сне Тамару Андреевну и Марийку. В особенности нередко Тамару Андреевну. Мы с нею расстались как-то удивительно. Я предчувствовал, что это крайняя встреча, и гласил ей о этом, но она вела себя холодно. Мне думается, если она живая, то вспоминает обо мне и жалеет, что была так холодна. Это у нее бывает нередко.
Не понимаю, живая ли моя семья. Живой ли Юра. Навряд ли я когда-нибудь вернусь в родные места и увижу собственных близких.
20 августа 1942 года
Сейчас мы получали кое-какое обмундирование. Я получил обмотки, носки и милицейскую гимнастерку. Остальных не достали. Мне необходимы штаны, потому что мои совсем изорвались, и мне надоело их раз в день чинить. Комвзвод отдал мне зимние, стеганые, латаные. Но я их не одел, потому что на данный момент страшно горячо, и я весь влажный от пота. Не так давно хоронили 1-го товарища из нашей части, попавшего вчера под бомбежку. Т. Стражков имел орден за войну с белофиннами и так тупо умер. Да это и не умопомрачительно, поэтому что город подвергается бомбежке 5–10 раз в денек. Подлецы сбрасывают сходу по 5 бомб. Добивают цементные фабрики, военные объекты и город.
В центр показываться недозволено. Все обитатели ушли в горы.
Сейчас же командир и комиссар нашей части с группой бойцов уходят на выполнение боевой задачки. Не понимаю, навечно ли, и возвратятся ли они. Назначили временно исполняющих обязанности.
Никак не наладится с питанием. Собственной кухни нет, питание достается на стороне, нехорошее и несвоевременно. Я уже похудел, отощал и повсевременно желаю есть. Бойцы молвят, что от нашего питания не умрешь, но будешь худой-худой
Вчера в первый раз я следил два раза воздушный бой над городом. Фашистские стервятники сбили 3 наших самолета и скрылись, хотя наших самолетов было больше, штук 10.
Один наш самолет падал, весь объятый пламенем. Летчик выбросился с парашютом. Иной — полетел в землю носом с летчиком. 3-ий, подбитый, длительно планировал, снижаясь, позже из него выбросился летчик, а самолет начал двигаться носом в землю и взорвался. (…)
28 августа 1942 года
Все стоим на одном месте. Остальные взводы ушли в горы на вторую оборонительную линию. Молвят, что сейчас вышлют нас туда, а их приведут на отдых.
Противник совершенно близко. Вот уже 3 денька снаряды ложатся практически в примыкающем дворе либо перелетают через нас и падают в 100 метрах в море.
Море. Оно именуется Черным, а по правде оно голубое. Прекрасное море. Вот уже 5 дней дует злобный норд-ост. Спать в беседке весьма холодно. Я как развалина. Ноет ревматизм, болят почки, болят зубы, что у меня никогда не наблюдалось.
Под утро нереально спать от холода. Достал для себя на складе одеяло и набрался от него вшей. Вчера все белье и одеяло прокипятил
Совместно с бельем положил голубые майки. Белье от этого сделалось грязно-голубым.
Ночкой по соседству зажегся склад военно-морской базы. Нам объявили боевую тревогу, и мы кинулись выручать имущество. Спасти удалось лишь пустяки. Пожар, раздуваемый норд-остом, представлял из себя огромный костер без дыма. На него летели перепела и сгорали в пламени.
В складе сгорел шоколад, консервы, колбасы, обмундирование. Молвят, начальство кладовой перепилось и не потушило свечу. Мой комвзвода Шевченко чуток не сгорел. Он влез в комнату, дверь вырвалась, и на него устремилась струя пламени прямо в затылок. Он повис через окно вниз. Его сняли и отлили водой.
Следил пару раз воздушные бои. Германские самолеты владеют наилучшей маневренностью, чем наши. Их 2 — наших 5. Гибнут наши.
Море ночкой при луне. Мигание, фосфорическое либо как вспышка магния. Море деньком при норд-осте: на синем фоне белоснежные барашки.
Снится каждую ночь (то есть темное время суток) Марийка с детками. Как ни удивительно, я желаю, чтоб она приснилась. Означает, я ее как и раньше люблю. Сейчас снились и остальные и в таковых позах, что ой-ой-ой! Означает, мне нужна дама
Снилась Т.А. Как будто я незаконно был у нее, переодевался в штатскую одежку и получал какие-то сведения. С любовью я глядел на ее спавшую дочку и на Юру, который спал в данной же комнате.
Типы:
- Татаринцев. Лицо орангутанга, фигура и движения тоже. Готов уничтожить, зарезать, украсть.
- Полроты цыган. Выборный. Прекрасен. Крутится, как танцовщица либо кукла. Распутничает напропалую, пьет, ничего с бойцами не делает, даже не бывает с ними. Гуляет с начальством.
- Комроты Кухаренко. Вечно опьянен. Ранен в правую руку. Вооружен до зубов. На плече ППШ. В кобуре наган, в кармашке пистолет. Когда не совершенно опьянен, декламирует лирические военные стихи. Любит командовать. Спал с одной дамой, а когда приехал ее супруг и погнался за ним, он удрал, и спрятался — залез под одеяло к одному бойцу под кустиком.
- Черников Иван Иванович — беспризорник с 10 лет. Одарил всех вшами. В конце концов ему сшили одежку. Много о для себя понимает и на всех орет, командует.
- Прекрасная женщина. Помогает повару. Дает почти всем. Бранится матерно так, как не бранятся мужчины.
- Комиссар А. Науменко. Пьет много. С бойцами не бывает. Балагур. Песенник. Когда гласит, то за каждым словом употребляет «как его» — словечко-паразит.
- Прошлый комбат Пятов. Мальчишество. Любит сажать под арест и расстреливать. Пьет здорово. Кичится необычно. Безвольный. Его поступками управляет Кухаренко—новейший Остап Бендер.
31 августа 1942 года
Сейчас мины падали в наше размещение. Никого не ранило и не уничтожило; 1-ая мина была недолет, а другие рвались в различных направлениях. Активировалась германская авиация. Штук 20 самолетов лупили по батарее и по «Волчьим воротам».
Расформировывают нашу часть. Неких списывают, неких посылают на охрану гарнизона, неких в распоряжение милиции, хотя почти все этого не хотят. Куда попаду я, не понимаю. Некоторое количество дней попорядку мы пили шампанское «Абрау Дюрсо», которое доставали из разбитых составов и складов на вокзале. Сейчас я достал в одной столовой 2 литра водки по 78 руб. Выпили понемножку, поэтому что набралось 10 человек.
Опять снятся Марийка и Тамара Андреевна. Крайнее время я чувствую огромную потребность в даме. Попробовал достигнуть одной юный девицы, а она произнесла, что ей нужен мужик помоложе. Дурочка она. Не понимает она меня
А позже, поправде, я в не плохое время с нею не сел бы рядом. Хотя она и юная. Она полька — Радзивилка — здоровая и рыжеватая дурочка. А мне нравятся совершенно другие.
3 сентября 1942 года
В ночь (то есть темное время суток) под 1-е вдруг оказалось, что Науменко собрал группу в 30 человек и (уезжает либо поточнее) уходит на 120 км вперед. Меня в эту группу не включили. С огромным трудом мне удалось примкнуть к ним. Нас не выпускали. В особенности против был Хованский, прошлый директор 4-й средней школы городка Ейска.
Ушли мы часов в 12 денька 1 сентября. Поздно вечерком пришли в Солнцедар, в санаторий и дом отдыха учителей, где я три раза был до войны и где в один прекрасный момент имел увлекательный роман. Все было заброшено и разграблено. Драгоценное мед целебное оборудование валялось на полу. Библиотека представляла хаос. Я избрал для себя пару книжек и сейчас на привалах читаю.
Шли пешком, не евши, и катастрофически утомились. В мгле отыскали кровати на пружинах, но без матрацев, и спали на их богатырским сном. Ночкой была страшная гроза, но мы не промокли.
Деньком я узрел, что наматрасники с матрацев были сняты мародерами, шерсть из их и вата валялись на полу. Перья из подушек тоже кругом рассыпаны.
Удалось приобрести по литру вина на человека по 15 рублей и сварить борщ. В 5-м часу двинулись. Проходили через разрушенный тонными бомбами Геленджик. Пошли по дороге на Михайловский перевал
Разбились на несколько групп. Одна группа упала под откос. Отвертелась царапинами и ушибами. Я шел впереди, и со мною еще 10 человек. Заночевали на 14-м километре от Геленджика. Было холодно, а все мы были в гимнастерках.
Упросились в одну комнату и лежали на нагом полу. Ночкой хозяйка орала во сне. Днем оказалось, что она юная и фигуристая.
Лишь вышли, сходу удалось сесть на проходящую автомашину. Переехали очень крутой и прекрасный, весь лесистый Михайловский перевал. Через 18 км тормознули и слезли в совхозе под этим же заглавием.
Совхоз плодовоовощной и табачный. Достали сколько желали табаку в листьях, ели много груш, яблок (шафран), расчудесных слив и персиков, но ни у кого не было хлеба. В совхозе хлеба нет и брать нечего. Нам пообещали отдать лишь картошки. В примыкающем колхозе из товаров мы тоже ничего не достали. Проходящие воинские части издавна все съели. Ожидали собственных часов до 2-х. Потом достали 15 кг картофеля, 500 гр. соли и несколько луковиц. У кого-либо из прибывших оказалось гр 300 масла. Я сварил расчудесный суп, который мы поели с сухарями, которые были на нашей подводе. Закусили фруктами. На данный момент отдыхаем и скоро двинемся вперед.
Деньком подводами двигаться не разрешают, чтоб не мешать воинским машинкам. Будем двигаться ночкой. Правда, на подводах мы не едем, но движутся наши сухари и вещевые мешки. Мы, как как будто, уезжаем от передовой полосы фронта. Но кое-где невдали на данный момент гансы ведут самую интенсивную бомбежку и летают над ущельем, в каком мы расположились на отдых.
6 сентября 1942 года
Отъехали км 13 и ночевали в ущелье у дороги на окраине селения Пшада. Было весьма холодно. У меня опять начали болеть поясница и почки. Оказалось, что кое-где неподалеку в стороне, в ущелье, находится лепрозорий. Мы ночевали рядом с прокаженными. (…)
8 сентября 1942 года
… Сейчас наши ребята кое-где работали. Я был на месте, т.к. ночкой был в наряде. Переходили на новое пространство. Меня разлучили с Загинайко. Сейчас я с Лапешкиным и Тимошенко. Оба вроде отличные ребята.
Сделали палатки для себя и командиру. Устлали их мхом. Лежал и услаждался. Читал Лескова
Лапешкин принес спирту. Выпили гр по 100 и отлично пообедали. Сейчас порезал табаку, вернул потерянное крысало и вот записываю. А ребята молвят о картах. Кое-кто вчера дулся в очко. Один проиграл 400 руб. А для чего тут средства? (…)
21 сентября 1942 года
Некоторое количество дней делали землянки. Наш взвод сделал огромную. В ней думаем зимовать. А землянка черная и прохладная, как могила.
«Листья падают с кленов, означает, кончилось лето». Да, осень вступает в свои права. По листьям это еще не в особенности приметно, поэтому что тут вырастает в большей степени дуб, который желтеет весьма поздно, а осыпается в весеннюю пору при возникновении новейших листьев. Но осень весьма видна по ядреному ночному, а в особенности утреннему воздуху. Время от времени ночкой случается так холодно, что не нагреешься под тулупом.
Крымская оборонительная операция. Красноармейцы во время привала меж боями
Я переболел гриппом. Валялся некоторое количество дней, и все на земле. Наши постели — это матушка-земля.
Мы все — изнервничавшиеся люди. Ночкой в различных концах лагеря раздаются стоны, клики, слышатся речи, раздаются команды, слышится пение. Это все сонные, и это наводит кошмар.
Завтра наш отряд уходит на задание. Путь дальний, тяжелый — через горные хребты — и страшный. Мы должны действовать в тылу неприятеля. Разумеется, почти все из нас не возвратятся вспять. Опыта партизанской борьбы ни у кого из нас нет.
Мы можем погибнуть. А жить так охото. Еще столько не дожито и не долюблено
Крайнее время я весьма много думаю о Марийке и в особенности о малеханькой Тамаре и Юре. Как-то, засыпая, так размечтался, что побывал во сне у нее. Она меня переодевала и ухаживала за мной, как самый родной и близкий человек. Боже, что лишь не передумаешь. Мне так жалко, что мы с нею так холодно простились. Если она живая, то она обязана о этом держать в голове и жалеть.
Лицезрел сейчас нехороший сон. Как будто незначительно пошатал и вытащил верхний зуб с левой стороны и даже поразмыслил, что у меня сейчас не будет такого же зуба, что и у Тамары (Т.А.). Но у нее золотой, и это ей так идет.
Позже лицезрел снаружи свои легкие, находил в их какие-то язвы и осознавал, почему так тяжело мне дышать.
Итак, завтра в 6 утра мы выходим. Весьма боюсь дороги. У меня нехорошее сердечко и ревматизм в ногах. Когда я взбираюсь даже на незначимую высоту, у меня подламываются ноги, я задыхаюсь. Как с вооружением, вещевым мешком и скаткой буду лезть через большие горные хребты? Мне жутко. А о предстоящем как-то не думается. Уничтожат — знать, судьба таковая. Не охото лишь попадать в плен.
Отпустил для себя маленькие усы. Они мне, оказывается, идут. Не отпустить ли к тому же бороду?
На этом на неопределенное время прерываю свои записки. Может быть, что навечно, если сразит меня неприятельская пуля.
5 октября 1942 года
Я живой. Возвратился позавчера. И вчера чуток опять не ушел назад. Прошли мы не наименее 200 км по горам. Преодолевали жуткие перевалы. Мое сердечко и ноги еле выдержали. Были в Убинке, Азовке, Крепостной. Были под Северской в 2 км от германцев. Хутор Ворошиловский не занят ни нами, ни германцами, но там бывают и наши, и немцы и ловят друг дружку. Были там и мы. Ужинали, отыскали 4 гранаты. Одну из их немецкую, и пулемет Дегтярева. Хозяйки подкармливают и наших, и германцев.
Лицезрели германские дзоты, из которых были обстреляны. Лицезрели автомашины и байки, шныряющие по профилю. Лицезрели поезд
Линия обороны у нас весьма слабенькая. У командира роты нет в нагане патронов, у политрука нет ни нагана, ни винтовки. На всю роту один ручной пулемет. Немецкую линию обороны нам перейти не удалось, поэтому что мы не знали местности. У нас нет проводника, который бы перевел через линию обороны, ни у кого из нас нет такового опыта. Командование у нас слабенькое. Если и в предстоящем будут давать такие задания (с боем перейти линию обороны, засесть в хуторе и вступить в бой с германской разведкой; ринуться на дзоты), то отряд погибнет, ничего не совершив. (…)
7 октября 1942 года
Вчера был у меня тяжелый денек. Я дежурил. Вечерком 6-го побаловался с медсестрой А. Терещенко, уже пожилой женщиной. Раздразнился, и ночкой мне приснилась Ниночка С., сестра Марийки. (…)
Сейчас вновь снились дамы и Марийка, с которой я предавался любви тел и удивлялся ее подвижности, которой у нее ранее не было. Ощущается неизменная потребность в даме.
