СюжетСтрельба в школе
Во время 2-ой мировой войны германский учитель Карл Гённер не вел войну в гитлеровской армии, но возглавлял ячейку нацистской партии, став не только лишь очевидцем, да и невольным участником почти всех ужасных событий тех пор. В школах нацисты старательно пробовали вырастить новое поколение европейцев, которые бы слепо верили Гитлеру и готовы были погибнуть ради него. С малых лет они вдалбливали в молодые головы страшенную пропаганду и разжигали ненависть в детях. Как это может быть? Что принуждало людей поддаваться данной нам брутальной пропаганде и плодить беспощадность? Ответы на эти вопросцы спустя десятилетия решил отыскать внук Гённера — южноамериканский журналист Буркхард Билгер. Его «Отечество» — непростая, пугающая, но привораживающая книжка о сероватых зонах морали, ответственности, прощении и шансе на искупление. «Лента.ру» с разрешения издательства Individuum публикует отрывок.
К 1939 году две третьих германских учителей прошли месячные тренировочные сборы в лагерях, которые проводил Национал-социалистический альянс учителей. К 1941‑му в качестве дисциплинарной меры официально одобрили пощечины — правда, при условии, что ученики уже в том возрасте, когда не пострадают зрение и слух. В большинстве классов на стенке висела либо стояла на мольберте карта Европы. Подходя к ней с древесной указкой, учитель обводил ее границы и постукивал по цветным участкам, давая лаконичный отчет о новостях с фронта: потопленные корабли, сбитые самолеты, оккупированные местности. Опосля этого ученики передавали друг дружке стопку германских газет — подцензурных, само собой, — и вырезали самое «увлекательное», складывая нарезки в свои папки. Анонсы появлялись любой денек, но почему-либо совершенно не изменялись. Армия фюрера всегда наступала, стойко перенося беды. Победа была неминуема.
В выходные в неких районах проходили наполовинувоенные сборы гитлерюгенда: дети ползали по мерзлой грязищи в клубах слезоточивого газа либо обучались стрелять из базуки по стогам сена
«Цель образования — сделать политического бойца, — заявлял Гитлер. — Единственная разница меж ним и бойцом работающей армии состоит в степени специальной подготовки».
Самым незапятнанным воплощением данной нам философии стали муниципальные школы-интернаты для нацистской элиты. В школах имени Адольфа Гитлера подростков 12-ти — 18-ти лет учили в том числе и славянским языкам, чтоб им было проще помыкать будущими подданными Рейха на «восточных территориях». В школах-интернатах
НАПОЛАС, которыми правили эсэсовцы, учеников заставляли работать на фермах и фабриках, чтоб так укрепить связь с «народом», потом подвергали томным физическим испытаниям, к примеру, заставляли драться с эльзасскими собаками. Самыми экстремальными были четырехлетние школы-пансионы в так именуемых Национал-социалистических «орденских замках». Туда попадали ультраэлитные выпускники школ имени Адольфа Гитлера. Пансионы эти размещались в глухих, отдаленных местах — в «замках» и казармах с жестокими критериями. В «замке» Фогельзанг в Вестфалии нацисты планировали обустроить самый большенный в мире гимнастический зал с оборудованием, убиравшимся в пол, бассейном и девятиметровым трамплином. Этот план, вообщем, им воплотить не удалось. На учениях тут стреляли боевыми и обучались рыть окопы перед наступающими танками. То и дело кто-либо из учеников погибал.
К тому времени Карл наверное уже осознавал, что его партией правит безумие, что одичавшая риторика Гитлера вышла за рамки политического театра и что фюрер каждое слово произносит полностью серьезно
Но это безумие затрагивало жизнь Карла только по касательной. Он лишился работы из-за партийных политических игр, но его просто перевели на другую должность. Он лицезрел зверства нацистов, но никогда не участвовал в их. Он слышал сумрачные слухи о лагерях и депортациях, но его работа и домашняя жизнь длилось как до этого.
Все это поменялось, когда он поехал на тот сберегал Рейна. С момента, когда он пришел во Францию с орудием в руках и чуток не умер, прошло 20 лет. Тогда он был рядовым пехотинцем, стрелявшим в тех, кто стрелял по нему. Сейчас он служил директором школы и отвечал практически за двести учеников. Каждое утро Карл надевал мундир, поправлял имперского сокола на фуражке и шел через площадь в школу, чтоб выдать детям еще одну военную сводку. В этом заключалась его работа — лепить из их людей новейшего Рейха.
До его приезда в Бартенхайм процесс этот шел уже полным ходом. Начался он с сожжения книжек. Детям выдали повозки, и они прогуливались с ними по домам — собирали французские книжки. В неких городах библиотеки лишились фактически всех книжек, как, к примеру, в Люттербахе, где пропало около полутора тыщ томов; их пространство обязана была занять германская литература и пропаганда. В остальных местах местные отдавали собирателям лишь ненадобные журнальчики и газеты, а книжки прятали по подвалам и иным укромным местам. В Бартенхайме книжки сжигали прямо перед мэрией. В Пфаштате груду книжек свалили на поляне напротив школьного спортзала и подожгли на рассвете в денек летнего солнцестояния. Пока они горели, несколько мальчиков из местного гитлерюгенда пустились вокруг костра в хоровод. Заполыхал «языческий костер новейшего типа», как написал один очевидец.
К такому результату привели четыреста лет борьбы за Эльзас, когда любой новейший оккупационный режим оказывался ожесточеннее и самодовольнее предшествующего. Любой школьный урок сопровождался сейчас идейной накачкой, любая экскурсионная поездка преобразовывалась в политический митинг.
Тут шла война при помощи ластиков и мела, таблиц рассадки учеников и словарей. Нацисты выпустили новейшие учебники, занялись переписыванием истории и поменяли педагогов на «реальных патриотов»
Некие учителя приходили на занятия в форме вермахта, остальные — в ледерхозе.
Неким ученикам приходилось повторять «Хайль Гитлер!» 10-ки раз на деньку, остальные бормотали под нос «Drei Liter!», и им за это ничего не было. Смысл от этого не изменялся: сейчас мы все немцы. Война была главной темой, она пронизывала все учебные предметы. На уроках арифметики рассчитывали линии движения полета пуль и мощность бомб. На химии заучивали данные о хим оружии, легочных ядах и субстанциях, раздражающих гортань. На уроках рисования детки отрисовывали лучи прожекторов и парашютистов в небе. В одном из учебников можно было прочесть, что Леонардо да Винчи был по происхождению германцем и что его извечное имя было Леонард фон Винке.
«Любой денек правительство растрачивает 6 марок на 1-го калеку и четыре с четвертью марки на 1-го полоумного, — начиналась одна задача по арифметике. — Во сколько всего государству обойдутся инвалид и полоумный, если любой из их проживет 40 5 лет?»
Недоумение школьников Эльзаса можно было осознать. Кто сейчас захватил власть? Они отличные либо нехорошие? Борьба за сердца и разумы деток шла так издавна, что уследить за ней было уже трудно. Большая часть взрослых людей в Эльзасе родились германскими гражданами и дома как и раньше гласили по-немецки. При всем этом сами себя они называли французами и гласили, что немцы им неприятели. Учителя утверждали оборотное. Они восхваляли германский люд и развешивали по стенкам рисунки с типами рас: спортивные представители нордической расы соседствовали с изображениями угрюмых семитов. Еще они заставляли учеников измерять друг дружке черепа и так типо определять происхождение. Что все это значило?
«Одним из первых моих домашних заданий было нарисовать еврея, — вспоминал позже Томи Унгерер. — Я пришел домой и задал вопрос: "Мама, а что такое еврей?"»
Занятия у Карла начинались как у всех. Когда он заходил в класс, ученики вставали и выкрикивали: «Хайль Гитлер!» Он говорил им о каких-либо песнях, о новостях с фронта и просил создать нарезки из газет. Но «реальная учеба (совокупность организованных мероприятий, направленных на получение знаний, умений, приобретение опыта)» начиналась позже, как мне ведали его бывшие ученики.
Как директор школы и член партии, Карл оставался вне поля зрения гестапо в таком небольшом городе, как Бартенхайм, и употреблял эту некрепкую свободу, чтоб преподавать как постоянно: чтение, письмо, физику и арифметику, историю и языки.
«Huit biens et trois passable! Хорошо!» — сказал мне как-то Альфонс Хуттеншмитт. Он обучался у Карла в восьмом классе и принес мне показать собственный табель. Из одиннадцати предметов Карл поставил ему оценки «отлично» по восьми и «удовлетворительно» по трем — хвалебный итог для той эры и такового учителя. «Фамилию Гённер я никогда не забуду! — продолжал Хуттеншмитт. — При нем в школе порядок был, да и мы чему-то у него научились. Благодаря сиим оценкам я получил первую работу!»
Хуттеншмитту на момент нашей встречи было восемьдесят восемь, он был лысый и сгорбленный, корпус сжат, как клешня. Взор его, но, оставался острым и ясным, а гласил он с упорной уверенностью очевидца, дающего показания. Ему было тринадцать, когда немцы пришли в Бартенхайм, и на тот момент он успел уже испытать на для себя, что такое война. Он помогал французским военным заложить под городской площадью динамит, который был должен замедлить германское пришествие. «Мы задумывались, что нас штурмуют с востока, — вспоминал он. — Но, manque de chance, немцы стукнули с запада — из Бельфора, — другими словами зашли к нам в тыл». Он показал мне фотографию взорванной площади: ряд разрушенных фахверковых домов без крыш напоминал зубчатую пилу на фоне неба. «Es war ganz a weg», — произнес он: «Ничего там не осталось».
Эльзас будет перестроен в согласовании с видением фюрера: так обещали нацисты. Начинать следовало со школьников — таковых, как Хуттеншмитт. Освоить новейшую школьную программку было нетрудно.
«Подростковый мозг (центральный отдел нервной системы животных, обычно расположенный в головном отделе тела и представляющий собой компактное скопление нервных клеток и их отростков) не следует нагружать предметами, 95 процентов которых он не будет применять и поэтому забудет», — писал Гитлер в «Mein Kampf». В часы, вольные от занятий спортом либо физподготовкой, школьники собирали тряпье, кости, металлолом и фармацевтические травки для военных нужд. (В зимнюю пору 1942 года, вспоминал Томи Унгерер, эльзасцы собрали 3 963 699 старенькых шерстяных шарфов и 479 589 пар старенькых носков.) По субботам они отчаливали в поля собирать картофельных жуков — их еще называли колорадскими. Посреди германцев прогуливались слухи, что этого негро-еврейского вредителя завезли америкосы.
В бартенхаймской школе работали еще двое германских учителей — фройляйн Руфф и герр Мейфарт. Руфф, кажется, учила деток строго по программке. Видимо, считала, что у нее нет выбора. О любом отклонении могли донести если не коллеги либо местные коллаборанты, то сами детки. «Ваш реальный отец — фюрер», — гласили им. Самоцензура — самая действенная форма пропаганды. У Мейфарта не было даже такового оправдания.
Те, кто обучался у него, вспоминали его как ленивого садиста, с наслаждением последующего нацистским правилам. Он обожал пройтись по улицам Бартенхайма, когда для светомаскировки все должны были погасить свет, и кидал камешки в окна, где свет еще горел
В классе он прохаживался по рядам меж партами и по собственному произволу бил учеников древесной указкой. (Когда Жорж Чилль, который вытачивал указки для учителей, услышал, что вытворяет Мейфарт, он начал наносить на их тонкие насечки, чтоб указки при ударе ломались). Ученики называли его «Мсье Майкефер» — «государь Майский Жук», поэтому что тот обожал при помощи лупы искать у их вшей в волосах.
