Сексапильная жизнь дам на Руси постоянно регламентировалась публичными институтами. Традиции диктовали не только лишь нормы поведения, да и наказания за разные провинности. Особо наказывали женщин за сексапильные дела до брака. За схожее не только лишь журили, но обливали грязюкой, выгоняли в белье на улицу, а в других вариантах даже лупили. О этих кощунственных практиках в деталях ведает выходящая в издательстве «Новое литературное обозрение» книжка «Сметая запреты. Очерки российской сексапильной культуры XI–XX веков». Написанная известными историками и антропологами, эта коллективная монография наглядно указывает эволюцию представлений о женской сексапильности в Рф в протяжении веков.
«Лента.ру» с разрешения издательства «НЛО» публикует отрывок.
«Прохудившиеся»: позорящие наказания для женщин в классической российской культуре XIX-начала XX века
<...>
Как и в древние времена, небезупречное поведение девицы числилось прегрешением наименьшим, нежели проступок (измена) замужней дамы.
Ответственность за лишение девственности возлагалась на саму даму (так как она либо допускала подобные дела — либо не допускала, исходя из известного принципа, приведенного информатором Тенишевского бюро из Ярославской губ. «Сука не захотит — кобель не налетит») и на ее родителей либо воспитателей. Броско, что «уступчивость» девицы числилась простительной, если она допускала связь с мужиком наиболее высочайшего статуса (к ним относились даже волостные писари, не говоря уже о негоциантах), наиболее обеспеченного, и казалась особо предосудительной, если женщина уступала бедному, польщалась на «мужчины».
<...>
Зачинателем (затейщиком) организации позорящего наказания бывал, обычно, брошенный юноша, с которым до того встречалась женщина, обиженный невниманием сосед мужского пола, который и ставил на обсуждение сельского схода «дело о обиде». В сообщениях о штрафах, накладывавшихся сходом на родителей (его могли взять и алкоголем), ничего не говорилось о методах проверки «честности» женщин, если это не был вопросец о свадебном ритуале. Весьма нередко сначала пускали слух о нечестности, потом мазали у типо провинившихся ворота дегтем, обсуждали на сходе — само вербование внимания к физическому состоянию девицы уже было зазорным.
<...>
В Литве и в Малороссии был обычай наказывать девиц, нарушивших целомудрие, сажанием при дверях церкви на металлическую цепь (в западнорусских землях она называлась куницей либо куной, а в Малороссии — оковами)
О нецеломудренной девушке гласили: «отцу-матери бесчестье, роду-племени укор». Поэтому и народный свадебный обряд включал все так же демонстрацию рубахи новобрачной (в редчайших вариантах предполагалось даже возникновение жены перед гостями в супружеской рубахе с кровяными пятнами; время от времени жене в таковой рубахе полагалось вымести пол с остатками разбитых в ее честь склянок, почаще же супружескую рубаху выносили и, показав, вкупе с четвертью вина и благопожеланиями, отдавали родителям новобрачной, которые могли даже сплясать на радостях на рубахе собственной дочери).
<...>
Нецеломудренность жены — «Неплох соболек, да измят!» — мог осуждать лишь новобрачный и его род, при этом особенное право срамить имели не только лишь мужчины, да и дамы мужниного рода — мама и сестры супруга, невестки.
Избиение юным собственной супруги нагайкой за несохранение девственности описано в литературе XIX века, но нет данных о распространенности; быстрее обычным было сокрытие молодоженом провинности его избранницы. В Южной Руси принято было наказывать нецеломудренную жену мамой жениха, и жених же останавливал в некий момент ее — указав, что сейчас он владелец юный: «лишившаяся девственности до женитьбы не идет к столу, а подползывает на коленях под стол, из-под которого обязана демонстрировать свое лицо. Мама [жениха] каждый раз, когда юная выдвигает голову, лупит ее по лицу, это длится до того времени, пока супруг не воспретит («в моей хате никому не дам собственной жинки быты»). Тогда уж юная выбиралась из-под стола и садилась около супруга.
Опозорение отца девицы, не сохранившей девственности, встречалось изредка, но все таки отдельные случаи бывали (решением 1-го волостного суда в Каменецком уезде было определено подвергнуть отца за провинность дочки, прижившей внебрачное дитя, наказанию розгами; подобные случаи описаны в Кинешемском уезде).
На Дону общим методом поношения родителей, не сберегших девственности дочери, было выполнение срамных песен, надевание на шейку венка из травы либо баранок, одаривание мамы либо, если жена была сиротой, воспитательницы селедкой либо таранькой (заместо курицы, которую клали на колени мамы либо воспитательнице, которые уберегли дочь либо воспитанницу от соблазнов).
В Калужской губернии срамили до этого всего мама новобрачной, а не ее саму, конкретно мама могли впрячь в борону и вынудить провезти борону за собой по деревне.
Осрамление свахи (заместо родителей либо вкупе с родителями не сохранившей чести девицы) было явлением всераспространенным. В Поволжье (Свияжск) существовал обряд «паренья свахи»: сосватавшую нечестную жену сваху клали на улице на лавку, задирали подол и лупили веником, посыпая на тело снег (за «нечестность» одной дамы обязана была нести ответ иная дама, но обязательно дама!). В Витебской губернии хомуты позора надевали и дружкам, и сватам («и водили по деревне, при этом шлея хомута тащится по земле»), не говоря уже о родителях и свахе.
В других местах на воротах либо на крыше дома невоздержанной жены вывешивали хомут, в остальных — мазницу, в других — рогожу либо затъкло, которым закрывают трубу; в неких местах обмазывали нечистотами стенки дома; пробивали в печи дыру, обмазывали стенки грязюкой, лупили окна в доме родителей жены. В других опозорение выражалось в том, что кто-либо из свадебных «бояр» лез на крышу хаты жены с ведром воды и оттуда прыскал водой — символический символ невоздержанности новобрачной, ее готовности давать всем, чтобы любому попало (как брызги воды). Есть данные, что в других местах втаскивали на крышу дома разъезженное колесо либо, если дело обнаруживалось в зимнюю пору, старенькые сани.
Все деяния сопровождались словесным поношением, посреди обыденных позорящих слов были *****, потаскуха, сволочь (от волочь, сволакивать. — Н. П.), подкладня, паскуда нестоящая
Самым всераспространенным наказанием было надевание на шейку лошадиного хомута «без гужов» (веревок, других частей упряжи) — знака «озверения», близости миру звериных — и сразу антипода цветочному венку, символу девственности. Надевание хомута было и модифицированной, наиболее человечной формой припрягания к лошадки (это делалось с замужними) как акта усмирения. С иной стороны, как вид кольца либо обруча, хомут символизировал и вульву. Его могли повесить на гвоздь, наспех вколоченный над притолокой, а почаще — надевали на шейку не только лишь провинившейся жене, да и папе, мамы. На таковой вариант наспех делали даже несколько соломенных «хомутов, намазанных смолой и различными мерзостями».
В Малороссии хомут делался из травы, косу распускали, девушкино лицо могли прикрыть платком и в таком виде водить по улицам. Время от времени в символ позора девице оголяли ноги, «подвязав ей платьице к поясу соломенными веревками». Обычай позорить хомутом, надеваемым на шейку (свахе, родителям жены и ей самой), стремительно получил распространение у остальных народов, населявших Россию.
Иными обычными позорящими действиями были: измарать рубашку девицы сажей (со словами «Замарала ты себя с таким-то каким-то беззаконием!»), сажей либо дегтем (который из-за темного цвета также был в крестьянском быту эмблемой бесчестья и зла) и, перепачкав рубашку, провести по улицам без юбки. Есть свидетельства информаторов о том, что мазали ставни и стенки дома дегтем со словами: «если любишь, то обожай 1-го» — тем указывая, что жизнь следовало строить с тем, кто растлил девство. Стоит признать принципиальной обмолвку, что «насмешные наказания» по отношению к девице применялись, когда «было на то согласие ее родителей и родных» (Орловский уезд: некие предки не дозволяли так срамить свою дочь, а другие, напротив, приходили на сходку и просили о том).
Не наименее всераспространенным метод опозоривания жены во время свадебного пира было «подать родителям „худенький“ (т.е. нехороший, дырявый) кубок с вином, прорванный посреди блин, а к дуге тележки привязать худенькое ведро». Бывало, на головы сватам и папе таковой жены надевали дырявый горшок. Сама лексема «худенький» в российском языке значит сразу и «нехороший», и «дырявый».
В Олонецкой губернии ритуалы, связанные с почестностью девицы, были отнесены на последующее утро, когда юный с дружкой и сватом должны были получить от тещи яичницу. Если жена была девственна — желток яичницы вырезали, и дружка в образовавшееся отверстие лил масло, а чашечку, из которой он его вылил, разбивал. Если нет — яичницу резали на кусочки. В Полесье нецеломудренной жене и ее родным давали несладкую, а время от времени и просто соленую кашу.
В Архангельской губернии срамить даму, нелегально прижившую малыша, к концу XIX века сделалось не принято, но таковую могли отлучить от родительского дома, от дружбы остальных дам. Если худенькая молва о лишившейся девственности подтверждалась, то даму могли лишить права сплетать волосы в одну косу, по общему приговору она обязана была убирать их в две косы без девичьей повязки, покрывая их волосником (отсюда термин самокрутка).
Ритуал «покрытки» у малороссов был не столько позорящим, сколько напротив сглаживающим прегрешение девицы в очах публичного представления: другой головной убор демонстрировал переход девицы в другую возрастную группу, так как девичью косу ей уже было заплетать недозволено (отсюда полесское выражение «росчесав iй косу до вiнца»).
И в российских селах такое посрамление не имело нрава общего общественного наказания, а совершалось постоянно только отдельными, «заинтересованными» лицами.
Чем далее от больших городов и столиц, от переизбытка мужского населения — тем пермиссивнее было отношение к лишению девственности. Если в Калужской губернии информатор докладывал, что «случаев, когда бы женщина, имея незаконнорожденного малыша, вышла замуж, не было», то совершенно неподалеку от тех мест — в Тверской губернии — «никакого общественного посрамления оказавшейся нецеломудренной» не устраивалось.
Нет данных, что была какая-то систематичность в обрядах позора для женщин в Казанской губернии — там в конце XIX столетия совершенно бытовало достаточно однозначное присловье: «Супругу с почина берут». В Пермском крае предки не лицезрели ничего дурного в том, чтоб девицы были в поиске более лю́бого еще до женитьбы, а в Мезенском уезде (на Севере), где существовал свальный грех, невинность девицы совершенно ценилась не много. Напротив, родившая женщина быстрее находила для себя супруга, чем сохранившая девственность. Информатор Тенишевского этнографического бюро, описывая Сольвычегодский уезд Вологодской губернии, так заключил свои ответы на эту группу вопросцев:
«Редчайшая женщина не дает потыркать (глагол совокупления не в грубой форме) собственному миляшу до женитьбы... Мужчины молвят, что без этого недозволено жить, а бабы—„ой да щё, ведь нам пущае вашего хочеся!“»
Никаких посрамляющих обрядов на Российском Севере не водилось, хотя девственность жены в целом ценилась. О отдаленных от центра сибирских деревнях можно сказать то же: в критериях переизбытка парней возможность интимных отношений с дамой ценилась не только лишь словестно, да и на самом деле (посреди золотоискателей и рудознатцев). Да и у родителей женщин, получавших за несохраненную девственность собственных дочерей другой раз огромные компенсации, «ребенок у дочеридевушки нисколечко не бесчестил», и они охотно воспитывали его, отвечая пытающимся укорять: «Плевок моря не портит».
Что касается центральных районов Рф, то до 1861 года помещики в посрамление провинившейся девице приказывали отрезать косу. Совершенно острижение волос было одним из более всераспространенных дамских позорящих наказаний
Таковые наказания сохранялись благодаря традиции, появившейся много ранее, — благодаря распространению норм христианского брака — и это были традиции, связанные с поддержанием идеи высочайшей ценности девственности до брака. В протяжении нескольких десятилетий и до середины-конца XIX столетия на это указывали в собственных сообщениях информаторы из Ростовского, Пошехонского, Владимирского, Дорогобужского (Смоленская губерния) и почти всех других уездов. Но вот уже в 1841 году один из наблюдателей крестьянского быта в Калужской губернии записал:
«Целомудрие не имеет большенный цены в очах нашего народа... в почти всех губерниях, как, к примеру, в Калужской, уже уничтожился древний обычай вскрывать кровать юных. Отец и мама молвят жениху: „Какая есть — такую и бери, а что не отыщешь — того не отыскивай!“».
Скоро и обычная обыденная мудрость в отношении целомудрия девицы в Вологодской губернии — хоть и ориентировала на то, чтоб соблюдать нравственную чистоту, так как «принесшая малыша» числилась «провинившейся», но, если это не удавалось, уже закончила полагать обязательность общественных оскорблений («разве что супруг буде поколотит») и издевательств («никаких посрамляющих обрядов не устраивается»). К рубежу XIX-XX веков, записал информатор в том крае, «девки сами умудряются обходиться без последствий»: сама по для себя утрата девственности закончила быть фактом, который следовало обнародовать (в этом регионе), и браки стали совершаться меж юными, не много придающими этому значение. «Совершенно о отношениях молодежи можно сказать, что баловаться сделалось просто», — заключил современник-аноним. «У кого[-то] приданое шито-крыто, а у кого[-то] на люди открыто!»
