Джинсы, японские проигрыватели, бутылки кока-колы и даже пластмассовые пакеты с зарубежными надписями — хоть какой западный предмет становился для обитателей Русского Союза предметом культа. Раздобыть ввезенный, а в особенности южноамериканский продукт желали миллионы русских людей. И если в семьях партийной либо творческой элиты, где с доступом к недостатку особенных заморочек не было, такие вещи употребляли по прямому предназначению, то обычной люд старался сохранить их в первозданном виде, горделиво выставляя на видное пространство. Патологическую тягу русского человека к ввезенным вещам и ходившие вокруг этого легенды изучили антрополог Александра Архипова (признана в Рф иноагентом) и Анна Кирзюк. На данный момент выходит переиздание их книжки «Небезопасные русские вещи: городские легенды и ужасы в СССР (Союз Советских Социалистических Республик, также Советский Союз — государство, существовавшее с 1922 года по 1991 год на территории Европы и Азии)». «Лента.ру» с разрешения издательства «Новое литературное обозрение» публикует с сокращениями фрагмент текста.
Вещь как вещь и как символ, либо «принцип Молотова»
В 1955 году вышло неслыханное событие — нескольких писателей и журналистов, посреди которых был юный зять Хрущева Алексей Аджубей, выслали на стажировку в США (Соединённые Штаты Америки – государство в Северной Америке). Дело было ответственное, потому на инструктаж до поездки делегацию выслали прямо к бывшему министру зарубежных дел Вячеславу Молотову. Верный соратник Сталина предложил оробевшим журналистам задавать любые вопросцы о будущем пребывании в США (Соединённые Штаты Америки – государство в Северной Америке), и опосля неудобной паузы был задан вопросец: «Пить либо не пить пепси и кока-колу?» Согласно мемуарам Аджубея, Молотов, помолчав, дал ответ, что лично он этот напиток не употребляет, и дело даже не в качестве либо вкусе: «Кока-кола — олицетворение южноамериканского империализма и экспансии. Так надлежит осознавать вопросец».
Ответ Молотова очень показателен. Для него кока-кола не является обыденным напитком — это до этого всего символ неприемлемой идеологии. И обращается он с ней не как с напитком, как со знаком. (…)
(…) «Принцип Молотова» работал и в жизни обыденных людей. Западная вещь, даже попадая в дом, нередко оказывалась весомым эмблемой и потому не делала свою прямую утилитарную функцию:
Все детство я желала о ввезенном школьном пенале — с отделениями на молнии, c карандашами и ластиками, в каком было все. И вот в конце концов мне его привезли из Португалии. Счастью не было предела, но я не смогла им воспользоваться: я страшилась излишний раз тронуть все те красивые вещи, которые в нем находились. Так я и носила с собой два пенала, один обычной русский и 2-ой ввезенный. А позже и носить закончила. Страшилась, что украдут.
В данной для нас истории ввезенный пенал достаточно стремительно не стал делать прямую функцию — быть хранилищем ручек и карандашей, — а стал знаком принадлежности к некой особенной действительности. Таковой переход ввезенного пенала из состояния «просто вещи» в состояние «знака» не был единичным случаем. В 1960-1980-е годы таковой была участь почти всех вещей, изготовленных на Западе и оказавшихся в СССР (Союз Советских Социалистических Республик, также Советский Союз — государство, существовавшее с 1922 года по 1991 год на территории Европы и Азии).
Русские люди (обычно, обитатели огромных городов) часто стремились окружить себя западными вещами-знаками. За сиим рвением стояло, как считает антрополог Алексей Юрчак, желание сделать вокруг себя место «воображаемого Запада».
Это место создавалось различными методами, самым легкодоступным из которых был лингвистический. Обитатели русских городов интенсивно придумывали слова-экзонимы для самых обыденных объектов советской действительности.
Спальный район провинциального русского городка мог именоваться Парижем, анонимное кафе — Сайгоном, а друг Миша — Майком
Словом «американка» могли именовать вид блузки, уникальные джинсы, тип спора, игру на бильярде, СИЗО КГБ (Комитет государственной безопасности CCCP – центральный союзно-республиканский орган государственного управления Союза Советских Социалистических Республик в сфере обеспечения государственной безопасности, действовавший с 1954 по 1991 год) в Минске, закусочную с высочайшими табуретами и вариант дворового футбола. В 1960-е годы русская молодежь с упоением исполняла дворовые баллады («Джон Грей, красавчик…») о чужих странах, пиратских кораблях и нездешних красавчиках. Приобретение западных вещей было наиболее действенным, да и еще наименее легкодоступным методом приобщения к воображаемому Западу. Тем не наименее некие были в состоянии сделать у себя дома «западный» интерьер — оклеить стенки комнаты фото «Битлз» либо портретами Хемингуэя, а типовую кухню хрущевки украсить банками из-под зарубежного пива.
Отдельные счастливчики могли достать западные вещи, которые можно показать в публичных местах: одежку, обувь либо сумки
Большой удачей, к примеру, было приобрести полиэтиленовый пакет с надписью на зарубежном языке (к примеру, «Прачечная Нью-Йорка»). С таковым пакетом гордо прогуливались по улице, раз в день используя его заместо сумки, пока надпись не стиралась. Пакеты с зарубежными надписями воспользовались обезумевшим спросом в специализированных магазинах «Березка», где весьма немногие русские граждане могли брать зарубежные продукты за инвалютные чеки. Спрос на эти пакеты был таковым высочайшим, что сотрудники «Березки» могли с большой выгодой себе продавать их влево.
Так западные вещи-знаки лишались своей утилитарной функции и становились индексами, отсылающими к Западу как таковому.
Надписи, лейблы и совершенно наружное соответствие предмета одежки эталонам «конторы» (сиим словом в позднесоветское время называли всякую вещь западного происхождения) были еще важнее утилитарных свойств вещи. Мореплаватели, бывающие в загранплаваниях и часто промышляющие перепродажей импортной одежки, прикладывали много усилий для того, чтоб приобрести конкретно реальную «фирму», а не ее малоинтересные аналоги, сделанные в Польше либо Индии. Наш собеседник, ходивший в загранку, обрисовывает, как длительно и кропотливо русские мореплаватели инспектировали покупаемую вещь на предмет ее «фирменности»:
Инспектировали главную пуговицу и соответствие лейблу. Позже инспектировали молнию и зиппер (и лейбл на нем). Позже инспектировали заклепки. И символику. А позже проверялись все швы. Как с лицевой, так и изнаночной, и нить обязана быть желтой с обеих сторон, швы где-то должны были быть двойными. И набросок швов был у всякого кармашка. Выбор каждой пары шел минут 40-45.
Так как ввезенная одежка нередко пребывала в статусе знака, а не вещи, то истинные южноамериканские джинсы носили и в этом случае, если они были разумеется значительны либо малы их владельцу, — их функция заключалась не только лишь в том, чтоб быть удобной одеждой для собственного обладателя, да и в том, чтоб отсылать к воображаемому Западу.
Потому западное происхождение вещи время от времени имитировалось: юные люди, не имеющие способности приобрести реальную «фирму», пришивали западные лейблы на вещи, сделанные кустарным образом либо привезенные из соцстран
Зелен виноград, либо Когда западная вещь (не) становилась небезопасной
Представим для себя ситуацию: на теоретическом уровне достать южноамериканские джинсы можно и владеть ими весьма охото (они больше чем вещь), но есть препятствия — накладность, необходимость вступать в непонятные контакты, ужас перед неприятностями, которые можно получить за роль в подпольной торговле, боязнь осуждения. В таковой ситуации рассказ о том, что южноамериканские джинсы брать не стоит, ибо они заражены сифилисом либо в их швах спрятаны вши, давал комфортное компенсаторное разъяснение по принципу «зелен виноград». Помните басню Эзопа, где лиса, которая не смогла допрыгнуть до винограда, гласит, что он ей совершенно не нужен, ибо он незрелый? Городские легенды о отравленных джинсах, подобно криводушной лисе из древней басни, гласили приблизительно последующее: ввезенная вещь совсем не таковая уж красивая, — по сути она небезопасна, и поэтому получать ее не стоит, она нам не нужна. В итоге вожделенные западные вещи, которые просто становились символически нагруженными вещами-знаками, изображались небезопасными в слухах и легендах. Наша сотрудник поведала нам такую историю, услышанную в 1960-е годы:
Когда в моду вошли нейлоновые рубахи, все их носили с огромным наслаждением — прекрасно, просто стираются. Но прогуливались такие слухи, что типо нейлоновые нити проникали через поры кожи в человеческое тело и начинали там передвигаться, вели себя как живы. Особо неприятно было, когда при попытке помочиться эта нить (а они были весьма длинноватые) начинала выходить наружу.
Из этого следует, что для тех людей, которые не нуждались в таковой психической компенсации, истории о небезопасных привезенных из других стран вещах не были животрепещущими. И вправду, были социальные группы, где подобные истории появлялись изредка.
Во-1-х, западная вещь имела весьма не достаточно шансов стать темой ужасных рассказов в среде, где люди совершенно не были знакомы с сиим вожделенным благом. Если применять метафору «зелен виноград», то идет речь о ситуации, когда винограда рядом совершенно нет, хотя люди знают, что кое-где это экзотичное растение произрастает. Для почти всех русских людей западные продукты относились к уровню полностью труднодоступных. Как произнес один наш собеседник, который в 1970-е годы жил в небольшом подмосковном городке Реутове, «есть вещи, о которых даже не грезят».
К примеру, в городках, закрытых для иноземцев, шанс получить в подарок от иноземца жвачку приравнивался нулю, а темный рынок по продаже ввезенной одежки имел еще наименьший масштаб, чем в Москве либо Ленинграде. Наши информанты, безвыездно жившие в таковых городках, как, к примеру, Свердловск (сейчас Екатеринбург), имели еще меньше способностей приобрести западную вещь. И конкретно потому они практически не знают историй про отравленные джинсы.
Во-2-х, западная вещь не становилась темой пугающих слухов тогда, когда западные вещи были очень доступны. Это ситуация, когда виноград (используем опять нашу возлюбленную метафору) вырастает в обилии, и его гроздья висят так низковато, что их просто можно сорвать. Сначала так было в семьях партийной либо творческой элиты, которая в позднесоветское время имела постоянные каналы получения привезенных из других стран продуктов.
Так, к примеру, наша собеседница, москвичка 1968 года рождения, учившаяся в школе на Древнем Арбате, куда, по ее словам, прогуливались малыши мидовских работников, лицезрела и повсевременно дискуссировала настоящие зарубежные вещи, которыми ее одноклассники делились либо не делились
В ее рассказах фигурировали истинные французские кофты, джинсы и жвачка, при этом без всяких признаков угрозы. Во вторую очередь относительно легкий доступ к западным товарам имели обитатели тех городов, где были налажены контакты с заграницей просто в силу их географического расположения либо экономической специализации (это несколько прибалтийских городов, портовые Одесса, Владивосток и частично Ленинград).
Наш собеседник из Одессы говорил нам, что он в семье, в школе и во дворе повсевременно имел дело с зарубежными вещами, так как его отец-моряк привозил их в огромных количествах для перепродажи и так как мореплавателями, ходившими в загранку, были отцы почти всех его друзей.
В особенности непонятны истории про небезопасные западные вещи были тем, кто сразу и жил в таком особенном городке, и принадлежал к семье элиты. Так, к примеру, рижанин из номенклатурной семьи сказал, что он постоянно прогуливался в джинсах (поэтому что «мне присылали»), не считая того, почти все вокруг него прогуливались в джинсах и у него это «не вызывало священного трепета». Он с недоумением глядел на тот ажиотаж, который поднимали вокруг импортной одежки его московские знакомые. (…)
Джинсовый дерматит, либо Опасность вещи-знака в очах идейных работников
(…) Западная вещь-знак становилась небезопасной не только лишь в очах страждущих возможных покупателей. Опасность в ней лицезрели также идейные работники, но здесь компенсаторный механизм «зелен виноград» уже ни при чем. Вспомним выражение Молотова о кока-коле. Когда западная вещь становилась знаком, она вступала в идейное соревнование с иными знаками, отсылающими не к воображаемому Западу, а к правильным русским ценностям.
Потому рвение юных людей во что бы то ни сделалось владеть ввезенными вещами критиковалось как «вещизм» и «бездумное преклонение перед Западом», а проникновение знаков-индексов воображаемого Запада на местность неких учреждений могло пресекаться. О этом не без драматичности вспоминают наши информанты:
Вот с некими лейблами (на джинсах — А.А., А.К.) не пускали на публичные предметы в вузе, где я обучался, — чтоб не просочилось «тлетворное воздействие Запада».
Восхваление американских джинсов не раз становилось предметом разбирательств — на комсомольских собраниях либо даже в стенках КГБ (Комитет государственной безопасности CCCP – центральный союзно-республиканский орган государственного управления Союза Советских Социалистических Республик в сфере обеспечения государственной безопасности, действовавший с 1954 по 1991 год)
А для того чтоб надзирать рвение юных людей обзавестись вещью-знаком, представители власти время от времени употребляли агитлегенды — истории, которые мимикрировали под городские легенды, но имели ярко выраженный идейный заряд:
Была вот прямо мною услышанная в 1983 году роскошная байда от лектора общества «Познание» о том, что западные туристы продавали у «Метрополя» джинсы, зараженные сифилисом.
Восемь процентов респондентов нашего опроса «Небезопасные русские вещи» получали в 1970-е годы предупреждения (обычно, в школе, в институте либо от старших родственников), что ношение американских джинсов вызывает бесплодие, они типо пережимают седалищный нерв (составная часть нервной системы; покрытая оболочкой структура, состоящая из пучка нервных волокон) либо провоцируют заболевания кожи. Опасность джинсов в такового рода предупреждениях почему-либо весьма нередко связывалась с репродуктивным здоровьем юных людей. Девченкам ведали про невозможность родить опосля ношения джинсов (поэтому что сжимаются тазовые кости), а мальчишки слышали, что джинсы в особенности вредоносны для парней, поэтому что они «так узенькие, что мешают кровообращению (Кровь может выполнять свои разнообразные функции только находясь в постоянном движении) и приводят к импотенции». Такие предупреждения подкреплялись псевдомедицинской терминологией: «Дама на каком-то занятии в школе по гигиене гласила, что от неизменного ношения джинсов случается так именуемый джинсовый дерматит».
Такие диковинные псевдомедицинские разъяснения — верный признак агитлегенд, которые стремятся создать сообщаемую информацию очень правдоподобной для собственной аудитории и для этого обращаются к авторитетной научной (по сути псевдонаучной) лексике.
