11:58, 19 сентября 2024
«Иван-царевич на Сероватом Волке» и «Аленушка», «Богатыри» и «Витязь на распутье» — много поколений россиян знакомится с этими картинами Васнецова еще в ранешном детстве. Но путь живописца к признанию был тернистым: он длительно вытерпел бедность, издевки и отсутствие энтузиазма современников. О том, как Виктору Васнецову удалось все преодолеть и войти в историю, «Лента.ру» ведает в рамках проекта «Жизнь восхитительных людей».
Васнецов и буденовка
1915 год. На фронтах вовсю бурлит 1-ая глобальная война. Известный живописец Виктор Васнецов получает невиданное предложение: сделать эскизы военной формы по заказу двора Его Правительского Величества. В то время Николай II от всей души заблуждался, надеясь, что российская армия выйдет в ней на парад в Берлине и Стамбуле. Он ожидает большенный победы и заблаговременно к ней готовится.
Одушевление передается и Васнецову. Живописец берется за заказ и разрабатывает эскизы. Посреди его творений — войлочный шлем, который позже получит заглавие «буденовка» и станет знаменитым. При этом уже совершенно в другом государстве.
Форму отшивают в Сибири, но потом все идет не по плану.
Никакого парада ни на Унтер-ден-Линден, ни на Истикляль не будет: Русская империя трещит по швам опосля 2-ух революций, а новенькая власть спешно выходит из войны, соглашаясь ради этого на любые условия мирного соглашения. Выдуманная Васнецовым форма с древнерусскими мотивами, которые верно выслеживались в шапках-шлемах, вольных рубахах-гимнастерках и длинноватых шинелях «с дискуссиями» (поперечные стрелы-застежки), отчаливает на полки и пару лет лежит на складах.
Сначала Штатской войны о форме вспоминают, когда необходимо в срочном порядке одеть тыщи бойцов Красноватой армии. В таковых критериях изготовленные Васнецовым отсылки к имперской культуре и традициям, которые должны бы претить русской власти, уже никого не смущают. Устаревшее по идейным причинам обмундирование все таки лучше, чем никакого. Нашили поверх старенькой символики серпы и молоты — и выслали на фронт. Этот поворот в судьбе васнецовского творения тем удивительнее, что сам живописец был убежденным монархистом и противником революции.
Форму Васнецова употребляли 20 лет. Потом ее поменяли наиболее удобными вещами — на замену буденовке пришла шапка-ушанка. Но образ бойца Рабоче-крестьянской Красноватой армии (РККА) времен Штатской войны до сего времени остается каноническим в культуре и всплывает в фильмах, книжках и на плакатах. А краснознаменную буденовку и на данный момент можно повстречать в магазинах. Правда, уже не в военторге — пропорции и модель взяли в долг у шлема создатели банных шапочек.
Васнецов и призвание
Живописец родился в семье священника из Вятской губернии. Родные ожидали, что он, как и отец, посвятит себя духовному служению. Мальчугану было всего 10 лет, когда в 1858-м его обусловили в духовное училище, а опосля его окончания зачислили в семинарию.
Виктор изучал жития святых, летописные своды, притчи и, естественно же, обучался проведению церковных обрядов
Все это, вообщем, захватывало его куда меньше, чем показавшееся у него еще в детстве увлечение — рисование. В свободное от учебы время Васнецов писал портреты и пейзажи вятской природы, даже помогал расписывать Вятский кафедральный собор. В 1867 году отлично знавший деревенскую жизнь девятнадцатилетний самоучка сделал иллюстрации для книжки этнографа Николая Трапицина о пословицах Российского Севера.
Спустя два года Васнецов сделал окончательный выбор в пользу возлюбленного дела. В 11-м номере «Вятских епархиальных ведомостей» возникла маленькая заметка: «Уволенный из высшего отделения Вятской духовной семинарии Виктор Васнецов согласно прошению 6 мая этого года уволен из духовного звания в штатское ведомство для образования в Санкт-Петербургской Императорской Академии Художеств».
Приехав в столицу, Васнецов подал документы для поступления и сдал экзамен по рисунку. Но когда настало время узнавать о результатах, абитуриент из провинции в академию просто не явился. Позднее он разъяснял это тем, что для поступления был «нужен экзамен и по наукам», сдавать который он не отважился — возлагал надежды, что подготовится к нему за последующий год.
Через год выяснилось, что не считая экзамена по рисунку от абитуриентов Академии художеств ничего не требовалось
И его Васнецов удачно сдал еще с первого раза. Не зная о собственной удаче и готовясь к повторному поступлению, эти двенадцать месяцев он обучался в Рисовальной школе Общества поощрения живописцев. Конкретно там случилось его знакомство со известным живописцем Крамским, который еще много лет будет его наставником.
В 1-ые годы опосля учебы Васнецов, как и большая часть живописцев его поколения, работал в реалистическом стиле. Из-под его кисти выходили картины с говорящими наименованиями: «Чтение военных телеграмм», «Преферанс», «С квартиры на квартиру». Тем неожиданнее стал поворот юного живописца от бытовых сюжетов к образам российских сказок и былин. В конце XIX века таковой материал был, мягко говоря, немодным, и художника начали открыто высмеивать.
«Новейший путь Васнецова почти всем, в том числе и мне, был непонятен» , — писал его соратник и сотрудник Миша Нестеров.
Но, как покажет время, конкретно этот резкий стилистический разворот потом приведет художника к общенародной славе.
Васнецов и печальная «Аленушка»
Одну из собственных самых известных работ — известную «Аленушку» — Васнецов написал в 1880 году, в самом начале собственного неожиданного воззвания к фольклорным сюжетам. В то время он гостил в имении Абрамцево у собственного покровителя, промышленника Саввы Мамонтова. Васнецов постоянно питал искренний энтузиазм к жизни фермеров, к их обычаям — и к тому измерению народной жизни, которое выходило за границы быта. Конкретно тут, в деревне Ахтырка рядом с Абрамцево, он узрел даму, которая произвела на него неизменное воспоминание.
«Аленушка» как как будто издавна жила в моей голове, но реально я узрел ее в Ахтырке, когда повстречал одну простоволосую даму, поразившую мое воображение. Столько тоски, одиночества и чисто российской печали было в ее очах… Каким-то особенным русским духом веяло от нее
Васнецов нарисовал несколько эскизов с сидящей на травке юный крестьянкой, а потом на их базе (также придав собственной героине некие черты дочери Саввы Мамонтова Веры) написал то самое полотно. Поначалу он прозвал его «Аленушка-дурочка». Лишь заглавие это отсылало совсем не к притче о Аленушке и братце ее Иванушке. Ее героиня никогда не посиживала на камне, горюя о братце. Напротив, это она лежала на деньке с томным камнем на груди, а Иванушка-козленочек бегал по берегу и звал ее.
В деревнях Аленушками нередко называли девченок, а дурами — сироток. До конца XIX века детских домов в Русской империи не было, и в сельской местности деток, которые остались без родителей, воспитывали как придется. Время от времени их забирали родственники родителей, а иногда они жили на подворовом обеспечении — другими словами прогуливались от 1-го дома к другому. Все село брало на себя обязательство подкармливать сироту, пока ему либо ей не исполнится 12 лет. Дурами и дурачками сирот звали из-за таковой неприкаянной юродивости, которая числилась признаком близости к Богу.
Иллюстрацией к притче картина стала намного позднее. В 1900 году вышел сборник с репродукциями работ уже прославленного Васнецова. Каждое полотно аккомпанировала цитата из сказки либо былины. Так же поступили и с «Аленушкой» — редактор расположил рядом отрывок из «Сестрицы Аленушки и братца Иванушки». Васнецов возражать не стал.
Что все-таки происходит на самой картине? Сидячая на камне женщина стеклянным взором глядит куда-то впереди себя, но не на зрителя. Ее волосы перепутаны, ноги босы, платьице порвано. Если б это было может быть, мы бы узрели, как она покачивается, будто бы пытаясь рассмотреть что-то не в нашей действительности, но по ту ее сторону, что {живым} людям недосягаема. Пейзаж вокруг не наименее тосклив: засыпанное осенними листьями не то болотце, не то озеро, еловый густой лес на заднем плане. Ель в допетровскую эру воспринималась как дерево погибели. Конкретно еловые ветки приносили на кладбище, а в народе прогуливалась поговорка: «В ельник ходить — удавиться». При всем этом за спиной у девицы стоит осина, на ветках которой устроились ласточки — единственный светлый знак на холсте.
Вот волшебные российские глаза, которые глядели на меня и весь божий мир и в Абрамцеве, и в Ахтырке, и в вятских селениях, и на столичных улицах и рынках и навечно живут в моей душе и греют ее
Но на картине эти глаза совсем не смотрятся расчудесными. Они кажутся безрассудными, запредельными. Если б композиция и пейзаж не были переполнены символизмом, «Аленушка» полностью могла бы называться «Утопленница». Конкретно эту жуть выудил в живописи Васнецова Чехов.
Я пугаю собственных деток художником Васнецовым. Этого художника я отродясь не лицезрел, но по другому не представляю для себя его, как в виде привидения с зеленоватыми, мутными очами, с замогильным голосом и в белоснежной хламиде. Замечательно то, что этого довольно пользующегося популярностью художника никто никогда не лицезрел. Что мешает мыслить, что он живет на заброшенном кладбище, питается трупами малышей и пьет из черепа? Картины его вроде «Аленушки» и «3-х царевен» подтверждают эту идея о его страховидности. Они мутны, зелены, больничны и панихидны
В итоге «Аленушка» оказалась очень потусторонней для передвижников — влиятельной артели живописцев, в какой состоял Васнецов. Да, на картине можно было найти мотивы изгойства, исключенности из общества, узреть отсылку к тяжеленной доле сиротства. Но куда больше в ней завороженности истинной хтонью. Аленушка будто бы позирует для художника в каком-то параллельном измерении российской тоски, которую, обязано быть, и рассмотрел в девченке из Ахтырки Васнецов.
В первый раз «Аленушку» проявили на проходившей в Петербурге и Москве выставке передвижников в 1881 году. Но реализовать ее там не смогли. Картина длительно оставалась таковой же неприкаянной, как ее героиня. Через два года опосля ее сотворения Васнецов писал известному собирателю Третьякову:
Почетаемый Павел Михайлович, моя «Аленушка» до сего времени не продана, что очень влияет на мои валютные дела. Мне весьма бы хотелось знать: как она Для вас кажется в теперешнем ее виде на выставке. До сего времени я, естественно, не имею повода мыслить, чтоб она Для вас нравилась так, чтоб Вы отважились приобресть ее для галереи; но знать Ваше мировоззрение на этот счет для меня лучше весьма
Но предпочитавшего в живописи обычный реализм Третьякова смущали символизм картины и ее метафизическая мрачность. Иной покровитель Васнецова, меценат и промышленник Савва Мамонтов, тоже не польстился на «Аленушку». Картина чуть ли была в его вкусе — ему нравились духоподъемные, калоритные сюжеты с народным колоритом. В итоге картину за 500 рублей выкупил брат Мамонтова.
Васнецов и российский дух
2-ая половина XIX века в российской культуре прошла в борьбе меж западниками и славянофилами, но Васнецов раздражал и тех и остальных. Увидев его картину «Опосля побоища», основоположник артели передвижников Григорий Мясоедов пришел в неистовство и добивался убрать с выставки «мертвечину». Неприятие коллег вызвал и «Ковер-самолет». На том, чтоб картины остались в экспозиции, настоял Крамской. Да, они не совершенно отвечали принципам приятельства, да, в их не было критичного элемента и они совершенно не соотносились с настоящей жизнью. Но выставке были необходимы ажиотаж и скандал. Холсты Васнецова полностью могли их обеспечить.
Потом Васнецова называли и гением, и бездарностью, и маляром-неумехой, и кустарем-недоучкой, и новеньким Рафаэлем, и революционером в искусстве
Когда к нему пришел фуррор, критики нередко припоминали ему, что во времена студенческого безденежья он делал нескончаемые «деревяшки» — переводил чужие картинки на дерево для литографий. За это Васнецова пренебрежительно звали ремесленником, который, даже прославившись, может создавать только калоритные лубочные сюжеты на потребу самой неприхотливой публике.
Бедность и непризнанность изводили Васнецова много лет. Опосля выставки передвижников 1878 года, на которой он представил написанные во время поездки за границу картины, он остался более-менее не у дел. Его коллеги — Репин, Шишкин, Поленов — были в почете у критиков и просто продавали свои работы собирателям. Про Васнецова же в одной из газет написали: «»Акробаты» прозаично вульгарны. В их типы живописец не вложил ничего собственного».
Васнецов конфузливо умолял Крамского: «Выставка наша кончилась 1 июня в Москве, и картины мои в целости остались — никто не купил ни одной. Дашков, которому я отрисовывал известные для вас портреты, уехал… за границу. Работ остальных никаких. Следствие всего этого — сижу без средств и даже взаем негде взять. Прибавьте еще к этому истинное кризисное время. Если у Вас, Иван Николаевич, есть излишних 200 рублей — то не откажитесь ссудить меня ими».
Препядствия с средствами были не единственным источником страданий художника. Еще более его терзало безразличие публики. Тех же «Акробатов» он в первый раз выставлял еще в Париже, где они и были написаны. Самолюбие Васнецова было безжалостно ранено: зрители даже не останавливались напротив его работ. Юный живописец мучительно, но не без толики драматичности копался в причинах собственных неудач.
Представьте для себя — у моих картин толпы нет и в обморок никто не падает. Отчего это? Я объясняю тем, что высоко повешены, во-1-х, а публика любит глядеть лишь 1-ый ряд. Позже она радива и глядит залы в порядке алфавитном. По каталогу моя буковка W в конце — ну она и утомится. Не считая того, что такое публика? Масса! Где же ей осознать! Не правда ли, ведь это истинные предпосылки того, что никакая шельма… Пожалуй, вы скажете, что есть и остальные предпосылки равнодушия данной нам толпы. Да я-то не желаю этого знать! А то, пожалуй, будешь мыслить, мыслить… и додумаешься до дьявольщины!
К счастью для художника, посреди тех, кто принял его поворот к сказочному материалу, был меценат Савва Мамонтов. Хотя он и не купил «Аленушку», зато одним из первых стал собирать работы Васнецова. Конкретно для Мамонтова живописец пару лет доводил до совершенства «Витязя на распутье». Мамонтов же заказал живописцу сходу три картины для кабинета правления Донецкой стальной дороги, построенной им, чтоб связать угольные месторождения Донбасса с портом Мариуполя.
Васнецову дозволили самому избрать сюжеты. Наиболее того, бедствовавшему художнику выплатили достаточно приличный аванс. Воодушевленный абсолютной свободой, он написал «Три царевны подземного королевства», «Ковер-самолет» и «Битву скифов со славянами». Царевны должны были стать эмблемой богатства донецких недр, «Битва российских со скифами» обращалась к прошлому этих земель, а «Ковер-самолет» олицетворял скорость новейшей магистрали. Поточнее, так задумывался Васнецов — а вот публика его непростой план не сообразила.
Новейшие картины Васнецов выслал на выставку передвижников 1880 года, добавив к ним полотно «Опосля побоища Игоря Святославича с половцами», написанное на сюжет «Слова о полку Игореве». Коллеги и пресса были шокированы. «Московские ведомости» писали: «Каким образом могло укрыться от художественной фантазии Васнецова, что его персидский ковер не может лететь сам по воздуху? Как не пришло ему на идея вынудить нести его какого-либо духа, повинующегося велению магического слова? Перенося явления настоящего мира на свое полотно, живописцы не должны забывать, что лишь дух животворит и что конкретно этот дух составляет черту, отличающую искусство от грубой реальности».
Отзыв на «Опосля побоища» был не наименее уничижительным.
Ни лица убитых, ни позы их, ни раны, в конце концов, ничто не свидетельствует тут ни о ярости боя, ни о финале его. От всей души уважая талант почетного художника, мы очень удивлены, для чего это он издержал такую кучу времени и красок на эту невыразительную вещь
Васнецов и дорога к храму
Написанные по заказу Мамонтова работы Васнецова — в особенности «Царевен подземного королевства» — вновь с схожим жаром ругали и славянофилы, и западники. Принадлежавший к первым Иван Аксаков писал: «Есть на выставке еще три картины, работы Васнецова: «Аленушка», «Бой скифов со славянами» и «Три царевны подземного царства». Эти лубочные картины ничего общего с искусством не имеют, их бесчинство до таковой степени разумеется, что обосновывать его совсем лишне». Ужаснувшись скандала, члены правления Донецкой стальной дороги отказались от всех 3-х полотен. «Царевен» в итоге заполучил Анатолий Мамонтов — родной брат Саввы Ивановича. Сам промышленник купил «Битву», а «Ковер-самолет» стал частью коллекции известного нижегородского сталепромышленника Миши Рукавишникова. Павел Третьяков купил «Опосля побоища», заплатив 5 тыщ рублей — огромные по тем временам средства.
Не соображали Васнецова и представители другого крыла культурной элиты — выступавшего за искусство не наименее прогрессивное, чем на Западе. О его таланте, к примеру, никак не могли условиться живописцы и критики из престижного объединения «Мир искусства», в которое входили Бенуа, Дягилев, Левитан, Бакст и Серов. Они, с одной стороны, отмечали особую связь Васнецова с российской культурной традицией, но в то же время не упускали варианта попенять создателю «Аленушки» и «Витязя» на его «византийщину». Тот в ответ не лез за словом в кармашек и винил мирискусников в декадентстве.
Скандалы и пристрастное отношение современников не стали препятствием на пути Васнецова к признанию
И почти во всем главную роль тут сыграл вариант — и роль все такого же мецената Мамонтова, в имении которого живописец был частым гостем. В один прекрасный момент дорогу к примыкающей церкви затопило, и у промышленника появилась мысль поставить храм прямо в усадьбе Абрамцево. Проектом поначалу занимался живописец Поленов, но его вариант вышел очень массивным, и Мамонтов подключил к работе Васнецова. По его чертежам и была возведена церковь.
Эскизы узрел один из гостей Мамонтова — Адриан Викторович Прахов, доктор Киевского института, управлявший работами по окончанию Владимирского собора в Киеве. Прахов был мастером заводить нежданные связи и отыскивать выгоду даже в самых безвыходных затеях. Владимирский собор в Киеве был задуман еще Николаем I, но из-за отсутствия финансирования долгие годы стоял недостроенным. И лишь при Александре III власти городка решили в конце концов окончить начатое: приближалось 900-летие Крещения Руси князем Владимиром, в честь которого и был назван собор. Прахов решил привлечь внимание и средства из столицы, пригласив Васнецова — юного и скандального.
Тот поначалу отказался — ужаснулся большенный ответственности и недостающего опыта. Но мысли о предложении Прахова его не покидали, и живописец передумал. Васнецова встряхнула возможность бросить след в истории. Он желал сделать по-настоящему российский храм, непохожий на все, что возводили в XIX веке. Ради росписи Владимирского собора Васнецов с семьей переехал в Киев и прожил там практически 10 лет.
О Васнецове уже весьма скоро опосля того, как он принялся в 1886 году за роспись киевского Владимирского собора, стали ходить слухи, что из-под кисти его выходит нечто потрясающее и святое, некое новое откровение. К концу этих работ слух этот просочился из узкохудожественных кружков во все российское образованное общество. Не много-помалу он перевоплотился в убеждение, что Васнецов угадал самую глубину российского религиозного мировоззрения и что он сделал стенопись, по монументальности и святости равняющуюся лишь старым византийским и итальянским образчикам
Считается, что на образ Богоматери с малышом Васнецова вдохновили его близкие. Живописец вспоминал озарение, настигшее его, когда супруга в один прекрасный момент с утра вышла на улицу с отпрыском на руках: «Он, увидев плывущие по небу облака и парящих птичек, от радости всплеснул сходу обеими ручонками, буквально желал захватить все то, что лицезрел. Вот так и представилось ясно, что так нужно просто создать. Ведь так просто еще никто не писал».
В виде Богородицы было нетрудно рассмотреть черты супруги Васнецова Александры Рязанцевой. Прогуливался даже смешной рассказ, что как-то, застав супругу во Владимирском соборе, живописец изгнал ее — ужаснулся, что сходство с ней увидят и представители духовенства. Кое-кто из их и так был недоволен росписью.
Работа над росписью собора была тяжеленной и морально, и на физическом уровне. В план Васнецова пробовали вмешиваться и бюрократы, и священнослужители (ему так и не дозволили добавить на потолки храма сцены из «Апокалипсиса»). Живописец не раз падал с больших строй лесов. Во время 1-го из таковых падений от погибели художника выручил лишь крюк на стенке, за который он зацепился одежкой. Из-за работы в прохладном, неотапливаемом соборе он нередко болел. Помогавший ему с росписями 22-летний отпрыск Саввы Мамонтова Андрей, не выдержав грозных критерий, погиб от пневмонии.
Но 10 лет томного труда все таки дали свои плоды: пятнадцать масштабных сюжетных росписей, 30 ликов на стенках Владимирского собора и нескончаемое число узоров. На освящение Владимирского собора приехали Николай II и императрица Александра Федоровна — и статус Васнецова одномоментно поменялся. На него посыпались заслуги, пошли одна за иной индивидуальные выставки — и в Москве, и в Петербурге. Его картины стали появляться в коллекциях членов императорской семьи, а сам он получил потомственное дворянство.
Васнецов и огненная революционерка
В отличие от почти всех коллег, которые крутили романы, разбивали сердца и мучались от любви, Васнецов был весьма семейным человеком. Он женился в 1878 году на бесприданнице, купеческой дочери Александре Рязанцевой, верность которой хранил всю жизнь. Жена не только лишь побуждала его в творчестве и работе во Владимирском соборе, да и родила ему пятерых деток.
Единственный эпизод, который намекает на некую драму в личной жизни достаточно ограниченного Васнецова, случился еще в юности. Но и он относится быстрее к плоскости домыслов, а не фактов. В молодости Васнецов переехал из родного села на учебу в Вятку. В 1860-е она, как и почти все провинциальные городка, была местом ссылки юных народников. Оказавшись в новейшей среде, они здесь же притягивали своими мыслями фермеров и разночинную молодежь. В городке быстро появлялись анархистские и революционные кружки.
Одним из центров вольной мысли был дом писательницы Марии Селенкиной (в девичестве Мышкиной), создателя романа «Лобанщина». К ней, посреди иных, захаживали и братья Васнецовы — Апполинарий и Виктор. Апполинарий Васнецов в собственных воспоминаниях писал о чтении нелегальной литературы: «Законные книжки лежали под диванчиком, а нелегальщину я прятал за отставшие обои». Братья от всей души соболезновали тяжкой фермерской доле, и идеи народников, судя по всему, вызывали у их симпатию.
Я жил в селе посреди мужчин и баб и обожал их не народнически, а просто, как собственных друзей и компаньонов, — слушал их песни и сказки, заслушивался, сидя на посиделках при свете и треске лучины
Впечатлила грядущего художника и сама Мария Селенкина, смелая и свободолюбивая. Некие краеведы считают, что она была его первой любовью. Вообщем, никаких очевидных свидетельств этому не осталось. В 1867 году Мария вышла замуж за банковского работника, а ее портрет был написан Васнецовым уже в последующем году. Скоро опосля его отъезда в Санкт-Петербург Селенкину настигнули суровые проблемы.
В 1874 году за революционную пропаганду Мария три раза подвергалась обыску, была арестована и 18 месяцев провела в одиночной камере. Она инкриминировалась по «делу о криминальной пропаганде в империи», посиживала в кутузках Казани и Вятки, а потом находилась под надзором правоохранительных органов с запретом на переезд в столицу. Жандармерия занялась кругом ее близких знакомых.
Приблизительно в то же время Васнецов покинул Академию художеств, получив справку о том, что «состоял в учениках с 1868 года, показал очень отличные успехи, за что награжден 2-мя малыми серебряными медалями и одной большенный». Тем удивительнее, что официальной предпосылкой окончания учебы стала неуспеваемость. Но отчисление могло быть соединено и с тем, что академию уведомили о неблагонадежности художника.
Васнецов с трудом пережил уход из академии и еще длительно сиим страдал — считал, что недостаточно отлично обладает техникой живописи. Конкретно в 1875 году им были написаны два варианта картины «Застрелился». Касалось ли это его неудач либо он мучился из-за катастрофы, случившейся с Селенкиной?
Васнецов и духовное нищенство
Вообщем, Васнецов революционером и близко не был. Напротив, чем поближе он был к власти, тем наиболее ограниченными становились его взоры.
Я как был, так и доныне остаюсь убежденным монархистом. На извечных российских началах, другими словами стою за православную веру, за самодержавного неограниченного царя и за величавый российский люд
Сначала ХХ века представить Васнецова посреди вольнодумцев, схожих Селенкиной, было уже нереально. В 1905 году он вышел из состава реальных членов Академии художеств — из-за того, что студенты устроили митинг в зале, где проходила его выставка. Он расценил это как неуважение к собственному творчеству. Репин, комментируя это событие, писал: «Васнецов не мог перенести неуважения политически возбужденной толпы к искусству, поставив это упреком академии, и вышел из ее состава».
Два года спустя, рассуждая о революции 1905 года, живописец в одном из писем употреблял такие фразы: «умертвляющие всю общественную жизнь стачки», «разрывы {живых} людей на кусочки», «развращение и озверение нашей злосчастной (ничтожной) учащейся молодежи», «разгромы и пожары усадеб», «пропаганда и науськивание темного люда на всех и вся», «мятежи на море и суше». Не тайна, что Васнецов в то время симпатизировал черносотенцам — его не смущали ни их антисемитизм, ни погромы, а вот лозунги о вере в самодержавие, напротив, были ему по нраву.
Невзирая на монархические взоры, опосля краха Русской империи от эмиграции живописец отказался. Он остался на родине и продолжил работать над своими фирменными сказочными сюжетами. В этот период он написал «Бой Добрыни Никитича с семиглавым Змеем Горынычем» и «Кощея Бессмертного». Васнецову даже удалось сохранить собственный дом в Троицком переулке, и практически всегда он проводил там, работая в мастерской. От выселения его семью выручила дружба с Максимом Горьковатым, с которым живописец познакомился еще до революции в Ялте. А вот избежать экспроприации усадьбы рядом с Абрамцево, приобретенной в 1901 году, ему не удалось.
В 1917 году он написал картину «Баба-Яга», в какой почти все узрели символический образ новейшего времени
На данной нам картине, воодушевленной сказкой «Ивашка и колдунья», одетая в сарафан злодейка в ступе уносит малеханького мальчугана. Почти всем исследователям композиция картины напоминала известное полотно Эжена Делакруа «Свобода на баррикадах». У Бабы-Яги буквально так же оголены шейка, плечи и руки, схожим образом растрепаны волосы, ну и сарафан такого же красного цвета. Как и у героини Делакруа, у Яги одна нога боса, а иная обута. Пространство остальных революционеров на холсте Васнецова заняли сорока и ворона, также клубящиеся под ступой змеи. Если под ногами Свободы у Делакруа лежат павшие повстанцы, то у Васнецова можно увидеть чей-то скелет. Несложно придти к выводу, что ребенок символизирует российский люд, а Баба-Яга — новейшие идеи, которые уносят его во тьму.
Это выражение против новейшего порядка было достаточно броским, но не загубило художника — быстрее всего, русской власти просто было не до него. Наиболее того, Васнецов и в выражениях не очень смущался, называя тех, кто обслуживал русский режим, «лишаями художества». На одной из лекций он даже напророчил скорое разрушение храма Христа Спасателя.
Сейчас уж начали молвить о том, не смахнуть ли храм Христа Спасателя, не фукнуть ли динамитом Василия Блаженного: Красноватую площадь куполами порочит. Не сделают… Ну, а сделают — обнищают. И вот когда с рукою пойдут по миру, — духовное нищенство телесного много страшнее! — вот когда по Руси-то зарыщут в поисках уж не церквей, а каменья разоренного, — и тогда вспомянут все… Не дозволят российские люди разорить дом собственный! Это ведь краса! Наша, незаемная
Узреть разрушение храма Васнецов, вообщем, не успел — он погиб от разрыва сердца в 1926 году. На одном из его крайних холстов, очередной версии «Ковра-самолета», грустно и обреченно летят над туманным сумеречным пейзажем Иван-царевич и Лена Красивая. Она утомилось положила голову на плечо возлюбленного, он лаского перебирает ее пальцы. Направляется ли ковер-самолет в страну забвения, в сказочный мир нескончаемой российской сказки? Кажется, туда же за ними улизнул из лихорадки войн и революций и сам живописец. На распутье у рокового камня остались все другие. Да и спустя век опосля ухода Васнецова в Рф нет человека, который при упоминании Аленушки либо Ивана-царевича и Сероватого волка не вспомянет его пронзительных ярких картин.
ЖЗЛ
