Имя Мессаллины — ненасытной развратницы, одержимой самыми низкими страстями, — издавна сделалось нарицательным. Оттого, может быть, ученые длительное время игнорировали ее фигуру как объект сурового исследования, отмахиваясь от документальных свидетельств о ее жизни как от не внушающих доверия, а от нее самой — как от не представляющей никакого энтузиазма шлюхи. Но создатель книжки «Мессалина: распутство, инсинуация и интриги в императорском Риме» Онор Каргилл-Мартин дает новейший и тотчас нежданный взор на ее поступки и мотивы, в деталях описывая изумительные характеры и порядки той эры. «Лента.ру» с разрешения издательства «Альпина нон-фикшн» публикует отрывок из книжки.
На заре II века поэт Ювенал сочинил свою шестую сатиру — пожалуй, самое противное и самое известное из его произведений. Лирический герой, воинствующий женоненавистник, в протяжении практически 7 сотен строк рекомендует собственному другу не жениться, разоблачая все типы женственности и дам, какие он лишь способен вообразить. Если ваша супруга красива, она будет тщеславной; если уродлива, от нее нет проку; если она богата, то будет помыкать вами; если вы любите ее, она будет вас истязать; если она умеет играться на лире, то у нее очень ловкие руки; если она гласит по-гречески, то она очень чувственна; если она спортивна, то мужеподобна; если она религиозна, то обязательно ударится в чернокнижниченство; и, естественно, если она умна, то все обернется совсем нестерпимым ужасом. Даже безупречная дама — прекрасная, плодовитая, богатая, авторитетная и девственная — находит метод привести в ярость Ювенала. Само ее совершенство, остерегает он, сделает ее гордой, а кто потерпит такое в супруге?
Для вас будет простительно счесть, что это исчерпающий перечень выпадов Ювенала в адресок дам, но по сути в нем нет предмета самой большенный его озабоченности — женской возможности к измене.
Ювенал утверждал, что в Риме его времени не осталось ни одной девственной дамы — город очень погряз в грехе и эмоциональности, чтоб допустить схожее, — и что худшей из всех была Мессалина
/…/
Время деяния — кое-где до 79 год н. э.* Вы приближаетесь к Помпеям со стороны побережья, минуя пригородные бани, проходите под бочарным сводом ворот Порта Марина, прорезающих городские стенки и простоявших тут семь веков. На данный момент они заброшены, но двойные фортификации, усеянные бойницами, свидетельствуют о том времени, когда устойчивая власть Рима еще не распростерла свои крылья нужно всем полуостровом, когда Италия не была настолько мирной и процветающей, как сейчас.
Сейчас в этих богатых прибрежных курортных городках у Неаполитанского залива основное внимание уделяется не войне, а торговле, утехам и показному потреблению. Сходу вправо, как вы заходите в город, — храм, посвященный Венере, богине любви и секса и покровительнице Помпей, окруженный ландшафтными садами, расположенными на искусственных террасах, с которых раскрывается вид на равнину понизу. Вы продолжаете путь мимо святилища Аполлона и скрытой базилики, где рассматриваются судебные дела, и виа Марина расширяется, завлекая вас в центр городка на открытое место Форума.
Ступая по плиткам полированного травертинского мрамора, вы проходите далее на виа дель Абонданца и сворачиваете влево у Стабианских терм в наименее благополучные боковые улочки Помпей. Мостовые тут узенькие, нависающие над ними балконы вторых этажей заслоняют свет. На углу 2-ух таковых проулков — Виколо дель Балконе Пенсилеи Виколо дель Лупанаре — стоит несуразное, узенькое, клиновидное двухэтажное строение, напоминающее нос корабля, с террасой, огибающей фасад.
Зависимо от того, в какое время денька либо ночи вы пришли, на развилке дорог вокруг этого строения быть может весьма оживленно.
Мужчины входят и выходят, дамы стоят, прислонившись к дверным просветам, либо перегибаются через балкон, окликая прохожих. Вы пришли к борделю, либо, как именуют его ваши латиноязычные спутники, лупанарию, что переводится как «волчье логово»
Вы проскальзываете вовнутрь через вход с Виколо дель Лупанаре и оказываетесь в широком коридоре. Стенки украшают обыкновенные фрески — красноватые орнаменты с малеханькими грифончиками и лебедями. Эти настенные росписи, имитирующие наиболее дорогие тканые гобелены, доходят до самого глинобитного пола. Из центрального прохода открываются 5 узеньких комнат: одни без окон, остальные с малеханькими окошками высоко наверху, в каждой каменная платформа, упирающаяся в заднюю стенку, увенчанная нарисованными красноватыми «лентами» и каменными «подушечками». Пол вокруг дверных просветов снутри борделя умопомрачительно гладкий; там нет ни канавок, ни отверстий — ничего, что указывало бы на наличие дверей.
Может быть, уединение обеспечивали занавески, а быть может, в приватности и не было необходимости.
Место над каждым из дверных просветов украшено эротическими панно, изображающими пары парней и дам. Сцены не смотрятся весьма уж смело, позы не в особенности многообразны. Вопреки неким догадкам, это не меню сексапильных услуг, предлагаемых клиенту.
Ни на одном из этих изображений, например, нет орального либо гомосексуального секса, хотя оба вида услуг упоминаются в граффити, покрывающих стенки борделя
Эти картины делают абстрактный, цензурированный, интимный эротический эталон, где прекрасные, влюбленные на вид пары занимаются любовью на расписных кроватях, заваленных пышноватыми матрасами, подушечками и колоритными простынями.
Довольно опустить взор и заглянуть в дверные просветы под этими картинами, чтоб осознать: никакого дела к действительности борделя они не имеют.
Части стенок, на которых нет фресок, испещрены граффити: именами, рисунками, сексапильным хвастовством.
Одна надпись пародирует известное изречение Цезаря «Пришел, узрел, одолел»: «Пришел, поимел, возвратился домой»
Слои надписей — с их отчаянными декларациями идентичности, возмутительными «тут был такой-то и такой-то», — напоминают нам о том, что это пустое место когда-то повсевременно и энергично использовалось.
В широком холле меж комнатами оголенные путаны показывают собственный «продукт», клиенты изучат их предложения, а бандерша смотрит за тем, чтоб средства были уплачены вполне. В уборной в далеком конце девушки смывают следы крайнего мужчины, обривают ноги и накладывают мейкап. В комнатах по полу раскидана торопливо сброшенная одежка; чаша вина стоит около «кровати»; если уже поздно, пылает масляная лампа, покрывающая стенки стойкими разводами сажи; а на каменном выступе в глубине комнаты путана и ее клиент совершают свою финансовую сделку.
Бордель в Помпеях полностью можно разглядывать как пример того типа заведения, в каком Ювенал представлял для себя Мессалину.
В этом лупанарии такие же мелкие отдельные комнатки, как в описании Ювенала; можно вообразить, как тут раскатывали подстилку, чтоб прикрыть прохладный гранит помпейского ложа-платформы, такую же, какая была у Мессалины, а копоть на ее лице, возможно, была от масляной лампы вроде тех, что обнаружены в этом лупанарии.
В воображении Ювенала прибежище императрицы характеризуется убогой, неловкой бедностью и контрастом, который оно составляет вещественной роскоши правительского дворца ее дневных часов. Сатирик подчеркивает зловоние, духоту и жару в борделе Мессалины, и в помпейском лупанарии с пятью плохо вентилируемыми комнатами на площади около 10 на 10 м обязана была царствовать конкретно таковая атмосфера.
Вообразив Мессалину в этом борделе, наглядно представив для себя ее стоящей в коридоре и совокупляющейся на каменной платформе, которая подменяла кровать, мы в конце концов можем оценить, как шокирующей была сатира Ювенала. Нет ничего далее от дворца, от плюсы и величия императорской власти, чем схожая картина.
Наружный вид Мессалины изменяется совместно с ее окружением. Ювенал принуждает ее маскироваться, прикрывая темные волосы светлым париком. Светлые волосы в Старом Риме ценились и числились симпатичными, но посреди коренного населения встречались изредка. Еще почаще белокурость ассоциировалась с североевропейскими пленницами, которых вывозили из Германии либо даже Британии: этих женщин направляли в рабство, продавали и часто заставляли заниматься проституцией.
Ниже в той же 6-ой сатире Ювенал пишет о flava lupa — «белокурой шлюхе», занимающейся своим ремеслом под открытым небом посреди разрушенных могил на обочине дороги
Новообретенная белокурость делает Мессалину похожей на путану, но, потому что она супруга Клавдия, это может иметь в виду очередное унижение. Это смотрится чуток ли не как инверсия английского триумфа четы: Ювеналова Мессалина преобразуется из дамы, возглавлявшей процессию в собственной увитой цветами повозке (carpentum), в одну из светловолосых английских пленниц, которые шли, закованные в оковы, сзади. Физическая трансформация Мессалины длится в ночи: к утру ее лицо становится «темным» от копоти дешевеньких масляных ламп, которыми она пользуется для освещения. Ворачивается она «скверной», грязной и практически неузнаваемой, проскальзывая под одеяло императорской постели.
Имя римской дамы несло внутри себя ее семейную историю, и, совсем стирая свою дневную идентичность, Мессалина у Ювенала меняет имя. Лициска — женская уменьшительная форма от греческого λύκος и значит что-то вроде «малая волчица».
Состоящее из 1-го слова имя зарубежного происхождения очевидно создано для того, чтоб восприниматься как имя рабыни. Из помпейских граффити понятно, что путаны обычно работали под схожими одинарными именами: Венерия, Фортуната, Сукесса, Юкунда. У почти всех из их был сексапильный подтекст, и имя Лициска не исключение.
В римском мире было много продажного секса, а в латыни много слов для обозначения парней и дам, которые им вели торговлю
Самый нейтральный термин — meretrix — можно перевести просто как «путана». В буквальном смысле он означал «зарабатывающая дама». Если требовался наиболее досадный колер, можно было применять уничижительное слово scortum. Это наиболее грубое слово применялось к секс-работникам обоих полов и несло больше моральной перегрузки. Практически оно значит «кожа» либо «шкура». Может быть, происхождение этих слов непонятно и неаппетитно с общечеловеческой точки зрения. Оно могло вызывать ассоциации меж шкурой звериного и кожей человека, объективируя путану как всего только кожаный мешок. Вероятен и иной вариант: термин мог отражать ассоциацию меж обработкой кожи, повторяющимися ударами молотка, стуком, катанием и обработкой шкур и половым актом, увековечивая насильную и механическую версию занятий любовью.
Виктор-Франсуа-Элуа Бьенури «Погибель Мессалины»
На самом нижнем конце римского диапазона секс-работы находилась lupa. Этот термин практически означал «волчица» и употреблялся для обозначения более низковато павших социально и морально, самых вседоступных проституток из всех: уличных, женщин из убогих борделей и тех, что вели торговлю собой в некрополях, раскинувшихся вдоль дорог, ведущих в город и из него. Это был так всераспространенный термин, что он породил латинское обозначение борделя — лупанарий.
